<--К правилам

ПОЛИТИКА ХЭЙЯН

Теперь, когда правительство расположилось в Киото, ему предстояло не жалея сил взяться за разрешение чрезвычайно трудных вопросов, большинство из которых были вариациями на главную тему — землевладение и налогообло­жжение, значение которых в развитии почти всех политических и общественных институтов позд­нейшей японской истории весьма велико.

Ведущей экономической характеристикой эпохи Хэйан является бурный рост, как по числу, так и по площади, свободных от налогов хозяйств — поместий, известных под названием сё (или сёэн). Оснований для освобождения от нало­гов было множество. Главными владельцами иммунных поместий в эпоху Нара были буддийские храмы и монастыри, которые в первые годы религиозного ажиотажа получили как от государства, так и от частных лиц крупные дары в виде земельных участков. Такие земли, являясь собственностью буддийской общины, становились свободными и от государственных, и от местных податей. Правительство впоследствии запретило частным лицам передавать землю буд­дийским храмам, но запрет не соблюдался, и владения храмов постоянно росли в течение всего VIII в., не только за счет даров частных лиц, но и благодаря пожалованиям от самого правительства. В IX в. расширение храмовых земель продолжалось, и кроме того — в результате двух ставших обыденными в то время явлений — появляются новые освобожденные от налогов владения. Од­ним из относительно законных способов было пожалование императором боль­ших участков обработанной или необработанной земли (с иммунитетом от нало­гов) членам плодовитой императорской семьи, императорским фаворитам или высшим чиновникам государства. Другим методом было самовольное присвое­ние частными лицами невостребованных пахотных земель, пастбищ либо лесов, налогами не облагавшихся. Количество земли, которую трон мог раздавать, было, конечно, ограничено, но незадолго до этого сильные провинциальные семьи начали претендовать на иммунитет, утверждая, что их владения изначально явля­лись необлагаемыми налогом императорскими землями, и если эти семьи были достаточно могущественны, то они даже не тревожились о том, чтобы обезопа­сить себя грамотами, а просто заставляли местные власти подтвердить их требо­вания. Бок о бок с двумя этими процессами возникли два обычая: коммендация

Реорганизация — характерная черта политической жизни эпохи Хэйан. Танские административные схемы, даже упрощенные при первоначальном за­имствовании, оказались все-таки слишком сложными и не совсем соответствую­щими насущным задачам. Управлять такой небольшой и редконаселенной стра­ной, как Япония, с помощью огромного и сложного аппарата советов, мини­стерств и чиновников, было, по китайской пословице, «все равно что резать цыпленка мясницким ножом», и уже вскоре после того как официальную иерархию утвердили административным кодексом (рё), она потеряла большинство реаль­ных функций и ее заменили беспорядочно появляющиеся органы. Власть госу­дарственного совета ослабла, а различные министры и советники потеряли пол­номочия, и хотя их число выросло, должности становились лишь номинальными, а титулы — почетными. Новые органы управления возникали спонтанно, в мане­ре, хорошо знакомой изучающим английскую конституционную историю. Наи­более важными из них были: кампаку, или регент; куродо, или хранители архи­вов; кэбииси, или стражи порядка; кагэюси, или ревизоры. Характеристика каждой из этих должностей позволяет понять некоторые черты политической и общественной жизни того времени.

Слово кампаку впервые появляется в документах эпохи хаиьской династии и означает государственного чиновника, действующего как глашатай государя и входящего к нему с докладами, а также передающего его распоряжения. Долж­ность кампаку в Японии происходит от регентов, контролировавших государ­ственные дела при несовершеннолетних императорах.  Первым обладателем этого титула был Фудзивара Мотоцунэ, ставший регентом в начале царствова­ния малолетнего императора Ёдзэя (877—884) и продолживший карьеру как кампаку после того, как он низложил Ёдзэя и посадил на его место престарело­го императора Коко. Вскоре должность кампаку стала высшей государственной должностью, превосходившей по рангу должность канцлера. Иногда кампаку занимал оба поста, но его номинальным постом, так сказать, кабинетным рангом, могла быть лишь должность правого или левого министра; тем не менее он имел больше влияния, чем канцлер, поскольку имел прямой доступ к императору, чью политику якобы проводил, но на самом деле диктовал.

Фактически он был диктатором, и такая диктатура с начала X в. осуществ­лялась по наследству лидерами клана Фудзивара, узаконившими таким образом свое доминирующее положение, которое началось с Каматари во времена ре­формы Тайка, прервалось в VIII в. из-за соперничества внутри клана и вне его, постепенно возобновилось в IX в. и успешно продолжалось до XII в. Власть могущественной семьи демонстрирует характерную черту, которая, по-видимому, является неотъемлемой деталью управления Японией вплоть до революции 1868 г. В то время как номинальный глава государства, получая все возможные почести, доходящие до религиозного почитания, не имел никаких полномочий, реальным ходом событий управлял всевластный министр. На высшую сту­пень совершенства «двойную» систему управления подняло семейство Фудзива­ра, и такое положение продолжали вплоть до новейших времен последующие династии регентов, то есть военных диктаторов.

Конечно, легко найти аналогии в истории других стран — майордомы, «де­латели королей» и т. д., но японский обычай обладал одной специфической особенностью. С точки зрения правления он был выражением родовой системы: так, хотя клан Фудзивара дал множество великих людей, главенством своим он обязан скорее семейной солидарности, нежели заслугам отдельных лиц. Семей­ная привязанность, семейная гордость, семейная сплоченность всегда были силь­ны у японцев, и эти качества подкреплялись китайскими доктринами почитания предков и сыновнего долга. Благодаря семейным связям и ничему больше Фуд­зивара удерживали власть. Дамы из семьи Фудзивара выходили замуж за престолонаследников или за имперских принцев, и никто, кроме их отпрысков, не имел перспективы сесть на трон. Фудзивара заняли все важные государ­ственные должности и приложили большие усилия для приобретения приори­тетных прав на свободные от налогов поместья, не заботясь о том, чтобы зани­маться там хозяйством. В XII в. Фудзивара похвалялись, что их семья никогда не управляла поместьями, то есть что они всегда были окончательными довери­телями, которые получали доход с земли, но не унижались до хозяйственных забот. Интересной иллюстрацией силы семейной системы в Японии служит тот факт, что этот могущественный клан почти никогда не находил нужным исполь­зовать насилие по отношению к соперникам. Тех, кто казался им несговорчивыми, тихо, но безжалостно ссылали в отдаленные провинции или вынуждали брить голову и идти в монастырь. Молчаливое, непрерывное давление семьи было эффективнее кровопролития. Карьера одного из их сильнейших соперни­ков, Сугавара-но Митидзанэ, удачно иллюстрирует такое положение и проливает свет на некоторые события в целом.

Митидзанэ происходил из древней, но не могущественной семьи, хорошо зарекомендовавшей себя в изучении наук. Он вырос в эпоху, когда китайские знания высоко ценились. Превосходный литератор, поэт и каллиграф, он был популярным преподавателем в университете, где привлек внимание высшей знати, с детьми которой занимался. Он добился расположения двора, стал на­ставником наследника трона и выдал дочь замуж в императорскую семью, вследствие чего быстро поднялся к высшим должностям. Когда в 894 г. решили отправить к танскому двору посольство, то послом избрали Митидзанэ. Но он не был к этому склонен — несомненно потому, что не желал упустить возможностей на родине. Он ходатайствовал перед троном об отмене отправки миссии в Китай, ссылаясь на донесения обучавшихся там японских монахов, сообщавших, что обстановка там в то время была неблагоприятной, а путеше­ствие связано с большим риском. Его ходатайство удовлетворили, и с этого момента официальные связи с Китаем прекратились. Действительно, положе­ние танской династии было шатким, а сверх того — японцы пребывали (или полагали, что пребывают) на стадии, когда им стоило остаться наедине с собой, чтобы переварить и приспособить уже привнесенные достижения китайской культуры. Разрыв официальных связей, конечно, не означал, что прекратились все контакты с Китаем. По-прежнему приезжали и уезжали священнослужи­тели, студенты и купцы, но, вообще говоря, первоначальный энтузиазм от танских новшеств угас. К концу IX в. японцы становятся самостоятельными и проду­мывают свои методы. Существовало даже некоторое движение в сторону чисто японских учений. Кстати, сам Митидзанэ писал искусные сочинения в нацио­нальном стиле. Но теперь его высокая репутация, помимо учености, основывалась и на административном таланте, и в 899 г. он стал вторым чиновником в государстве, — первым, конечно, был Фудзивара. Митидзанэ пользовался та­ким расположением у императора, что Фудзивара и прочие знатные семейства воспротивились его быстрому продвижению и добились, чтобы император дал ему сверхштатную должность наместника Кюсю. Это было равносильно ссыл­ке; и сам Митидзанэ не вернулся, и император не отважился отозвать его. Таким образом Фудзивара справились с сильным императорским фаворитом. Поэтому легко представить, насколько малы были шансы против них у менее сильных соперников, и когда неизбежное падение Фудзивара произошло, при­чиной его оказались не политические противники в столице, а семейство, посте­пенно накопившее ресурсы в отдаленной восточной провинции. Это был вели­кий дом Тайра; и заметим, что, хотя Тайра многого достигли благодаря своей военной доблести, они были императорской крови, и важными факторами их успеха стали семейный престиж и семейная сплоченность.

В той же мере, как аристократизм японцев придал высшим государствен­ным должностям фактически наследственный характер, сломав этим бюрокра­тическую структуру заимствованной китайской системы или по крайней мере придав ей откровенно японские качества, настолько же отпечаток национально­го темперамента заметен во многих административных приемах, практиковав­шихся в эпоху Хэйан. Развитие особых правительственных органов, перечис­ленных выше, иллюстрирует эту тенденцию, и на это уместно обратить внимание тех, кто полагает, что японцы способны лишь хорошо копировать иностранные институты. То, что им хватило храбрости и ума копировать, делает им большую честь, а их позднейшая история показывает, что они никогда не удовлетворялись некритическим заимствованием привозных образцов.

Куродо-докоро, или Бюро архивов, упоминается в источниках с 810 г. Первоначально оно было небольшой службой, хранившей конфиденциальные документы императорского дворца. Постепенно благодаря тесным контактам чиновников бюро с императором его власть под влиянием Фудзивара расширя­лась, пока оно не стало верховным органом, проводящим все дворцовые меро­приятия, и каналом, по которому шли все императорские декреты, проходили прошения и записки в адрес монарха. В 897 г. управляющим Бюро архивов стал Токихира, в то время глава клана Фудзивара. Это назначение одновре­менно повысило престиж бюро и дало Токихира возможность использовать его как подходящий исполнительный аппарат. Первоначальная процедура издания императорских эдиктов, установленная кодексами, была чрезвычайно громозд­кой.  Эдикты выпускались одним ведомством,  представлялись на высочайшее рассмотрение другим, шли в управление канцлера для скрепления подписями различных советников, затем возвращались к императору для одобрения и печа­ти и, наконец, отправлялись, после множества дополнительных формальностей, властям метрополии и провинций. Хранители архивов [как ответственные за делопроизводство] сократили процедуру и выпускали указы, которые, будучи менее формальны, чем официальные императорские эдикты, имели такой же эффект. Естественно, что во главе с могущественным Фудзивара бюро не огра­ничивало свои указы рутинными вопросами, и к концу IX в. приобрело админи­стративные и даже законодательные полномочия, оставив государственному со­вету (дадзёкан) и центральной службе (накацукаса) очень мало настоящей власти.

Возникновение Управления стражей порядка {кэбииси-тё) было таким же внеплановым, как и Бюро архивов. Его начальная история неясна, и все, что известно, — это то, что около 817 г. неких лиц из дворцовой стражи назначили следить за исполнением императорских приказов; их титуловали кэбииси, бук­вально «служащие для расследования преступлений». Первоначально, по-види­мому, арест преступников этими служащими являлся лишь случайным дополне­нием к их истинным военным функциям, но очень быстро это становится их постоянной обязанностью, поскольку процедура, предусмотренная кодексами, была слишком сложна; и вскоре этих чиновников выделяют в отдельную службу, присвоившую прерогативы ареста, следствия, приговора и апелляции, принадле­жавшие соответственно страже, коллегии цензоров, департаменту правосудия и совету метрополии. К 870 г. в компетенции стражей порядка находится прак­тически все относящееся к преступлениям, связанным с насилием: от ареста до наказания. Их власть была столь велика, что их приказы имели такую же законность, что и указы императора, и те, кто отказывались им повиноваться, рассматривались как виновные в измене. В X веке они даже взялись арестовать и наказывать недоимщиков. Строго говоря, их юрисдикция не распространялась за пределы столицы или по крайней мере ее предместий, но коль скоро сфера их власти росла, они стремились распространить ее территориально, и поскольку в провинциях появились формирования по образцу кэбииси-тё, то возросло и число подчиненных охранников. Для такой работы требовались сильные и ре­шительные люди, и служащие Управления стражей порядка, естественно, рекру­тировали их из рядов военных. Мы уже отмечали, что большинство военных должностей в столице занимали молодые люди из хороших семей, золотая моло­дежь, которая была скорее франтоватой, чем воинственной. Впоследствии Уп­равление стражей порядка стало нанимать на эту службу настоящих воинов и поэтому постепенно осуществлять контроль над ними, таким образом расширяя свои полномочия как военного органа в той же мере, как и юридического.

Кэбииси, увеличивая свою власть, начали пренебрегать кодексом наказа­ний и создали собственный свод законов. Существуют сведения о множестве инструкций, составленных Управлением стражей порядка для своих служа­щих, с такими заглавиями, как «Изложение эдиктов кэбииси», «Конфиденци-

альные инструкции», «Формуляр для стражей порядка», «Руководство для допросов» и т. д. Эти произведения до нас не дошли, но из выдержек, сохра­нившихся в других источниках, явствует, что все вместе они составляли руко­водство для осуществления сокращенного отправления правосудия, заменяя и дополняя кодексы. Кэбииси-тё руководствовалось принципами обычного права, расширенными Управлением по мере его развития. Сущность этого правосу­дия точно не известна, но наказания в нем, похоже, были менее жестоки, чем утвержденные в кодексах, хотя их исполнение было намного строже и быст­рее. Смертная казнь, в качестве уступки буддизму, была отменена, но суще­ствовали другие безжалостные наказания, например, отсечение руки за воров­ство. Именно из-за засилья воров в столице кэбииси обладали такими пол­номочиями, потому что ликвидировать это зло можно было только быстрыми и решительными методами.

Ревизоры (кагэюси) — чиновники, проверявшие отчеты наместников про­винций в конце их службы. Впервые они появились около 800 г., когда проти­возаконные действия наместников заставили пристальнее присмотреться к их обращению с казенными фондами и имуществом. Значение палаты ревизоров постепенно росло, и к концу столетия она комплектовалась из высокопоставлен­ных чиновников под надзором члена государственного совета и присвоила себе полномочия регулярной ревизии доходов столичных властей.

Упомянутые изменения центральной администрации сопровождались соот­ветствующими изменениями местного управления. Возможно, наиболее удивительным было изменение сущности службы наместников провинций. Она да­вала определенные привилегии, которые, несмотря на дотошность ревизоров, были чрезвычайно доходны и потому очень соблазнительны для расточительной сто­личной знати. Но служба в провинции казалась неприятной столь элегантным персонам, и постепенно они ухитрились извлекать выгоды из этой должности, не подвергаясь тяготам изгнания. Первоначально нуждающийся фаворит получал назначение наместника с правом оставаться дома и по крайней мере фиктивно руководить своей провинцией, давая письменные указания подчиненным. Вско­ре отбросили даже эту оговорку, и назначение на высшие посты управления провинциями стали лишь способом пожалования ежегодных выплат придвор­ным. Позднее события развивались еще более удивительном образом: придвор­ный фаворит получал привилегию ежегодно назначать одного или нескольких наместников. Назначение теперь стало чисто формальным, так как получивший должность никогда не выезжал к месту службы и даже не получал жалованья наместника, которое выплачивалось непосредственно назначавшему. Провинци­альные магнаты сначала охотно приобретали титул наместника, пускай и фик­тивный, однако впоследствии, когда это явление стало слишком распространен­ным, цена титула упала, и наконец дело дошло до полного абсурда, когда те, кто имел должности для пожалования, не найдя желающих принять их, начали на­значать воображаемых персон с затейливыми именами, такими, как Приозерный Зефир или Дыхание Горной Сосны.

В то время как отсутствующие чиновники в комфорте проживали в столи­це, получая незаработанное жалованье, деятельность провинциальной админист­рации осуществляли подчиненные служащие или крупные землевладельцы, оза­боченные собственными интересами. Поэтому нетрудно понять, что к середине эпохи Хэйан и провинциальное, и уездное управление оказались в хаотическом беспорядке и были коррумпированы сверху донизу. Аппарат, созданный рефор­мами Тайка, таким образом, оказался несостоятельным, а престиж официальной власти упал настолько, что возвышение нового класса, презирающего правитель­ство и проявляющего все больше и больше самостоятельности, было неизбеж­ным. Происходил возврат к дореформенным условиям; за счет разрушения бюрократии все сильнее утверждалась семейственность. Более того, следует отметить, что даже уцелевшие бюрократические институты становились наслед­ственными угодьями определенных семей. Наиболее влиятельные и доходные места достались Фудзивара, но и другие должности и занятия подобным обра­зом монополизировали такие семейства, как Абэ, Миёси, Вакэ, Сиракава и т. д. На самом деле значение победы принципа наследственности над китайской доктриной о заслугах невозможно преувеличить. Там, где семейную преем­ственность не могло обеспечить прямое наследование, приводился в действие мощный аппарат усыновления, развившийся, как мы увидим, в поздние времена до высшей степени сложности.

Обратившись от способов управления к состоянию управляемых, обнаружива­ем, что местные тенденции здесь также оказались слишком сильны, чтобы их могли стеснить путы чуждой системы. Китайская идея в применении к Японии означала отмену клановых привилегий и деления народа на два класса: «добрых», то есть свободных, и «подлых», то есть несвободных, — все считались непосредственными подданными верховного государя. Но хотя теоретически все свободные люди, имевшие равные права, и все «подлые», невзирая на несвободу, были подданными правителя, на практике все было далеко не так. Существовала пунктуальная градация рангов и привилегий, как среди свободных, так и среди несвободных. Самое высокое положение среди свободных занимали главы кланов, самое низкое — члены гильдий и корпораций, прикрепленных к императорскому дому. Все они, как и множество промежуточных классов, могли различаться по придворным чинам и титулам, но основой иерархии являлось происхождение, и браки между представителями различных классов свободных людей едва ли были возможны. Высшие чины и титулы стали привилегией лидеров ведущих кланов, средние ранги выпадали лицам меньшей знатности, а слой мияцуко на практике редко поднимался выше пятого ранга и поэтому не допускался к высшим должностям государства. По этой причине представители последнего стремились к успехам в науках или посвящали себя искусству; а в смутах поздней эпохи Хэйан зачастую и военная карьера обеспечивала им в равной степени как выход энергии, так и защиту собственных интересов. Именно средний класс впоследствии дал Японии большинство великих воинов, администраторов, ученых и художников. Именно на этой ветви расцвел цветок японской культуры.

Низшие слои свободных людей состояли из тех, кто до реформы был членами кланов, кого можно рассматривать как класс мелких землевладельцев, а также из членов гильдий и корпораций, освобожденных первой статьей эдикта о реформе. Эти люди обрабатывали свои наделы и содержали государство своим трудом, налогами и продукцией. В порядке исключения они могли оставить свой класс, принять фамильное имя и с помощью службы на официальных должностях подняться по социальной лестнице. В этом большом классе плебса существовало множество подразделений. Свободные члены клана рассматривались как высшие по сравнению с освобожденными членами гильдий, среди которых также было множество градаций, в большей или меньшей степени зависевших от характера их труда. Гильдии, по существу, состояли из ремесленников, искусных и неквалифицированных, и естественно, что кузнец, оружейник или мастер по изготовлению изделий из лака стояли на социальной лестнице выше, чем конюх или мусорщик. И крестьяне, и ремесленники, хотя формально были свободными, в действительности находились в крепостной зависимости: крестьяне были прикреплены к земле, а члены гильдий — к различным правительственным службам, распоряжавшимся их трудом или его продуктами. Различия между этими группами постепенно, однако, исчезают, и члены гильдий сливаются с другими свободными людьми, поэтому к началу X в. остается только несколько специализированных групп.

Несвободных людей насчитывалось пять классов, но для нас существенно то, что они состояли из государственных и частных рабов. Государственные рабы по большей части трудились либо на земле, либо на простых работах, таких, как уборка мусора или копание могил, частные же рабы были прислугой или рабо­тали на полях хозяев. Государственные рабы, занятые в земледелии, получали надел земли тех же размеров, что и свободные крестьяне, но вся собранная продукция шла государству, а они получали только пищевой рацион. Частные рабы, за некоторыми исключениями, были абсолютной собственностью своих хозяев и могли быть подарены, проданы или завещаны.

Множеством рабов владели большие храмы, и в описях храмового имуще­ства рабы и их дети перечисляются вместе с коровами и лошадьми. Так, в документе 750 г. говорится, что провинция Танго по распоряжению правитель­ства предоставила храму Тодайдзи двух рабов-мужчин и двух рабынь, стоимость каждого раба составляла 1000 снопов риса. В другом документе мы обнару­живаем, как должник в качестве части залога предоставляет свою дочь. Однако рабы не были полностью лишены гражданских прав, так как убийство или ранение раба наказывалось так же, как убийство или ранение свободного чело­века. Материалов для точной оценки общего числа рабов недостаточно, но, судя по типичным реестрам домовладений и другим подобным документам, в конце эпохи Нара они составляли около одной десятой и наверняка меньше одной пятой части всех жителей освоенных территорий.

Класс рабов в начале эпохи Хэйан формировался из разных источников. Некоторые рабы были потомками туземного населения, покоренного столети­ями раньше, во время объединения Японии. Были рабы-корейцы, также взя­тые в плен или подаренные, и большое число «варваров», главным образом айну, захваченных в недавних кампаниях. Были отданные в рабство по приго­вору, предусматривавшему такое наказание за некоторые преступления. По­следняя категория включала лиц, совершивших политические преступления, а с VIII в. — осужденных за изготовление фальшивых монет, — это преступ­ление наказывалось жестоко: в рабство отдавали не только преступника и его сообщников, но также его семью. Часто родители продавали в рабство детей; случалось, что рабами своих кредиторов оказывались несостоятельные долж­ники. Численность класса рабов поддерживалась и увеличивалась, конечно, и за счет рождения детей, один из родителей которых был рабом. Однако кру­шение системы наделов в самом начале эпохи Хэйан привело и к крушению связанной с ней экономики, а экономические изменения, как всегда, сопровож­дались социальными. Так как из-за растущего бремени налогов условия жиз­ни свободных крестьян стали напоминать рабские, различие между свободны­ми и несвободными утратило значение, и документы годов Энги показывают, что в то время — начало X в. — на практике эта разница едва заметна. Итак, мы видим, что на обоих концах социальной шкалы происходит слияние социальных групп: низший слой свободных людей поглотил рабов и образовал класс плебеев, а верхний слой общества состоял почти исключительно из Фудзивара, которые настолько подавили другие знатные семьи, что последние практически утратили свое значение.

Хостинг от uCoz