ЭТИКЕТ

Личная аудиенция у императора предполагает исполнение коутоу — подползания на коленях с тройным поклоном. Подданный, не обладающий рангом, не имеет права поднимать взгляд на императора.
После императорского благодеяния, закрепленного формально (публично высказанного или документированного и объявленного) по отношению к придворному (пожалования, награды, назначения, личная беседа) последний обязан исполнить благодарственный танец.

Что должна уметь придворная дама?
Обладать хорошим почерком, уметь писать и читать хирагану.
Знать содержание придворных поэтических антологий и уметь правильно подражать им в собственном творчестве.
Уметь шить.
Уметь сервировать стол, прислуживать за столом.
Играть на традиционных музыкальных инструментах (хотя бы знать, как они выглядят…)
Покоряться своей судьбе с циничным упорством.

Что должен уметь придворный кавалер?
Отправлять обряды или заниматься традиционной для его рода деятельностью.
Обладать хорошим почерком, уметь писать и читать хирагану, иероглифы.
Знать содержание придворных поэтических антологий и уметь правильно подражать им в собственном творчестве.
Стрелять из лука (желательно).
Угождать императору и поддерживать интересы своей семьи.

Дамы и кавалеры, не принадлежащие к одной семье, не могут общаться напрямую. Обмен письмами идет через окружение господ, и нередко вместо знатной девицы на письма кавалеров первое время отвечали фрейлины, искусные в куртуазной переписке. Принятый в знатном доме человек говорил с дамами через церемониальный занавес.

Хэйанские аристократы, с нашей точки зрения, воспринимали брак весьма своеобразно. У одного мужчины могло быть несколько жен. Но это совсем не походило ближневосточный гарем — каждая из жен жила в своем доме, а муж — в своем. Он посещал их только ночами. Аристократы шутили, что, как бы хороша ни была жена, одной явно недостаточно, ну а если плоха — то и двух хватит.

Ведь в ту эпоху женщина, по существу, проводила не выходя за пределы дома. И если «мужчина обладал подвижностью шмеля, то женщина была подобна домашнему растению».
Процедура заключения брака происходила обычно следующим образом. После многократного обмена письмами наступало время первого свидания, которое происходило достаточно своеобразно: мужчина и женщина беседовали, разделенные занавеской, отгораживающей внутренние покои женщины. Так что ни о какой любви г «первого взгляда» не могло быть и речи. Зато влюбиться можно было с «первого слова»—лишь услышав голос. И бывало, что мужчина, впервые увидев свою любовь при дневном свете, с некоторым удивлением обнаруживал, что она и вправду хороша собой.
После того как участники свидания удостоверялись в обоюдной приязни, мужчина проводил ночь в доме своей избранницы и рано утром возвращался домой. И если ожидания не бывали обмануты, то он приходил во второй и в третий раз. В третью ночь для супругов готовили рисовые лепешки — моти. Тогда же или несколькими днями позднее в доме невесты устраивалась трапеза, во время которой родители впервые видели жениха. После этого брак считался заключенным и муж получал право не возвращаться к себе затемно, а за его гардеробом следили теперь в доме жены. Когда отношения между супругами упрочивались, муж мог переселиться к жене.

Среди хэйанских аристократов ветреных мужчин было немало, и многие из них покидали жену, не прожив с ней и месяца. Во время редких визитов такого незадачливого жениха родители жены спали, держа в руках его обувь, пытаясь с помощью этого нехитрого магического средства удержать мужа. Далеко не всегда это приводило к успеху, ибо упоение нюансами все новых любовных переживаний служило одной из основных ценностей жизни аристократов.
Отношение к женщинам было таким: хотя они и признавались партнерами в любовной игре и сосудом для вынашивания потомства, в «важных» делах их суждения и интерес в расчет не принимались.

Сами носители аристократической культуры прекрасно осознавали свою утонченность. Во дворце музицировали, писали и читали устраивали всевозможные конкурсы и праздники, любовались луной и цветами. Дух соперничества в области искусств сильно разнообразил жизнь аристократов, но рыцарские турниры не были знакомы хэйанскому двору.

На первый взгляд может показаться, что придворные аристократы вели чрезвычайно вольный образ жизни. Но это обманчивое впечатление. Должно отметить повышенное внимание и к форме вообще и форме социального выражения своих эмоций в частности. В обстановке, когда все аристократы предавались литературным занятиям, при почти обязательном совпадении одном лице читателя и писателя, каждый аристократ был обеспокоен тем, как он будет выглядеть в сочинениях других.

Церемониальность поведения, свойственная средневекоковому человеку вообще, вне зависимости от места его проживания, буквально пронизывала весь строй жизни хэйанской аристократии. Каждое слово и поступок переставали быть ценными сами по себе. Предполагается, что в любой момент на тебя направлены сотни глаз: каждая реплика, не говоря уже, скажем, о любовном увлечении, является предметом придворных пересудов, безз чего жизнь аристократии просто немыслима.

С одной стороны, эта жизнь, начисто лишенная приватности, угнетала их, а с другой — вне глаз и суждений своего круга, в редкие минуты, когда они были предоставлены сами себе, аристократы чувствовали себя довольно неуютно. «Публичный» и «этикетный» образ жизни аристократов был одним из знаков социальной выделенности, он сковывал их во всем, и прежде всего во взаимоотношениях с другими членами их маленького сообщества, но иное поведение было бы для них просто немыслимым и невыносимым. Аристократами постоянно движет стремление выглядеть так, как предписывают нормы этикета, а невольное нарушение этих норм тут же ста новится предметом пересудов, чего нарушители опасаются больше всего.
Так, нельзя читать стихи, не соответствующие времени года. Сестра не может написать сестре первой, потому что та выше ее рангом. Перед встречей с собственным сыном мать одевается так, как если бы они были совершенно незнакомы. Подчеркивание формы и формальностей у аристократов резко контрастирует с «содержательно» ориентированной буддийской субкультурой. Рассматривая культуру Хэйана, Джозеф К. Ямагива и Эдвин О. Рейшауер писали: «Упор был скорее сделан на форме, вкусе и чувствительности, нежели на этически оправданном поведении. Общество состояло главным образом из замкнутых на себе мужчин и женщин, которые постоянно анализировали свои поступки, но не мотивации и средства,: к которым они прибегали».

Итак, на поведение аристократов накладывалось весьма много ограничений. Все дни делились на «благоприятные» и «несчастливые». Основываясь на дне и годе рождения того или иного человека, а также учитывая недавние «знамения» (происшествия, сны), прорицатели, обученные в духе китайской системы предугадывания судьбы, определяли модус поведения индивида. Ими изготавливались персональные календари, в которых для определенных дней предписывалось «воздержание». В окнах опускались шторы, ворота дома запирались. На них вешали табличку с иероглифами «воздержание», чтобы посетители не вздумали побеспокоить хозяев и никакое стороннее дурное влияние не могло найти дороги в дом. В случае «строгого воздержания» не читались и доставляемые письма. Запрещено было и повышать голос. Когда объявлялось «воздержание» y самого императора, люди, испытывавшие крайнюю необходимость в свидании с ним, проникали во дворец накануне вечером, чтобы иметь возможность аудиенции на следующее утро. Таких дней насчитывалось от двадцати до семидесяти в год.

И все-таки некоторые аристократы, подобно мужу Мурасаки, были заражены определенным скептицизмом и не отказывали себе в возможности посмеяться над обычаями, казавшимися им никчемными. Только в этих условиях могла появиться на свет следующая история. Одна женщина попросила монаха составить для нее календарь. Поначалу он отнесся к делу совершенно серьезно, но конец календаря заполнил указаниями, несколько удивившими заказчицу. В некоторые дни предписывалось есть до отвала, а в некоторые — голодать и т. п. Но женщина продолжала следовать календарю, даже когда наткнулась на запрет отправлять большую и малую нужду. Запрет этот не снимался несколько дней, и рассказчик со смехом повествует о мучениях незадачливой жертвы шутника.